Проснувшаяся от грохота опрокинутого в сенях, ведра, хозяйка резво вскочила и вытащила из печи большой чугун с отварной картошкой. С добавлением кислой капусты, огурцов и селедки это, был харч высшего разряда. И если бы мы с Семеном не устали до одеревенения, то больше получаса ему бы на столе не удержаться. Но я уже говорил, что мы дошли до такой степени усталости, когда и не заснешь, и даже не напьешься как следует.

Мы выпили, не чокаясь, за Новый год, за тех, кто в воздухе, за тех, кто уже никогда не вернется, за наших родных и близких. Не знаю, из каких соображений хозяйка поставила нам вместо привычных стограммовых стаканчиков какие-то странные пузатые рюмочки, отличавшиеся непривычной дозировкой. Вначале мы даже хотели заменить их, но потом ощутили странное удобство в их емкости: и не напьешься с ходу, и разбирает понемногу. Второй раз я видел такие рюмки на Эльбе, когда мы встретились с американцами, и понял, что есть в них некая сермяжная правда. Располагает она к неторопливому разговору, ну а напиться, в конце концов, можно и из наперстка.

Перед войной Семен был штурманом эскадрильи «ТБ-3», и, как он выразился, ему дьявольски повезло: на складе боеприпасов скопилось много бомб, вылежавших свой срок и подлежащих уничтожению. Ну а бомбы проще всего, как известно, уничтожать, сбрасывая с самолета на полигоне. И вот Семен за несколько месяцев до войны почти каждый день водил свою и «братскую» эскадрильи строем на бомбометание и до того набил руку в этом непростом деле, что научились ходить плотным строем, почти как на параде, а бомбы класть в самую середину мишени. Самолет «ТБ-3», как известно, тихоходный и на бомбежку без сопровождения ходить не должен.

— Хочешь, расскажу тебе, как начал войну двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года? — спросил Семен.

Я кивнул головой.

Меня в списке нет. Я, заместитель штурмана полка, не входил в постоянный экипаж, летал с теми, кого надо было подучить радионавигации. Я понимал, что решение комполка правильно, потому что мне нужно было либо заменить штурмана, либо лететь штурманом-дублером, что не так уж приятно, когда надо выпрыгивать через один узкий люк. И все же стало так обидно, будто мне при всех залепили пощечину. Я круто повернулся на каблуках и прошел в комнату командира полка.

Он сидел, откинувшись на спинку стула, и лицо его выражало такую смесь обиды, отчаяния, раздражения, что я понял: для объяснения выбрал не лучший момент. Тем не менее я вытянулся в струнку и сказал:

— Разрешите обратиться, товарищ полковник?

Нравится эта статья? Подпишитесь на RSS-ленту и получите еще больше классной информации!